Сергей Лукьяненко - Глубина [сборник]
Красиво.
Белая пена на камнях, холодный ветер, полный бокал в руке, сизые тучи, клубящиеся над головой. Завтра наверняка пойдет снег. Но в виртуальности не бывает «завтра».
— Хотел бы я знать, — делаю глоток, — откуда взята эта река.
— Места красивее не видал я в своей жизни… — странным тоном произносит оборотень.
Вот так всегда. У каждого свои ассоциации и аналогии. Для Романа явно этот пейзаж что-то означает. Для меня — просто красивое место.
— Ты здесь бывал?
— В какой-то мере.
Интересно.
— Что это за птицы, Роман?
— Гарпии, — не глядя отвечает он. Хлоп — и его стакан пуст.
Но он все равно не пьянеет.
Как я ненавижу тайну, которая окружает нас. Мы боимся друг друга. Мы боимся всего.
— А погода приятная, — бросаю наугад.
— Снежное нынче лето… — говорит оборотень. И смотрит на меня с иронией. Он узнает эту местность. Она отзывается чем-то в его душе.
Мне не дано узнать, чем именно.
Наливаю себе глинтвейна в тяжелую керамическую чашу. Вдыхаю аромат. Снежное лето? Пускай. Нет ничего лучше плохой погоды.
— Леня, ты куришь травку? — Роман протягивает мне портсигар.
— Нет.
Наверное, он и впрямь алкоголик и наркоман…
— Говорят, куда безвреднее алкоголя и табака.
— Говорят, что в Москве кур доят.
Роман колеблется, но закуривает.
Блин. Надины доводы начинают казаться мне не такими уж безумными.
Я пью глинтвейн, Роман курит анашу. Минуты через две щелчком отправляет недокуренную сигарету вниз и говорит:
— Детская забава. Плесни мне вина.
— Это глинтвейн.
— Какая, на фиг, разница…
Теперь мы оба потягиваем горячее вино с пряностями. Роман кивает:
— Рулез!
Я согласно киваю. «Рулез» — это что-то хорошее. Холодное пиво, компьютер седьмого поколения, юная красавица, удачно обезвреженный вирус… глинтвейн.
Сидим над обрывом, и нам хорошо.
— Что было в том яблочке?
— Новое лекарство от простуды. Очень эффективное.
Роман хмурится:
— Это стоит шесть тысяч?
— Это стоит сто.
— А… — Роман меняется в лице.
— Давай дождемся покупателя.
Оборотень кивает:
— Твоя операция, тебе решать.
Покупатель появляется минут через десять, когда я уже начинаю беспокоиться. Я знал его лишь под кличкой Тертый, а он меня под прозвищем Стрелок. Покупатель опрятен и неприметен, простой костюм, незапоминающееся лицо. Молодой парень с дипломатом в руке.
— Добрый вечер, Стрелок! — говорит он мне. Голос излишне ровен — Тертый общается через программу-переводчик.
— Доброе утро, — поглядывая на часы, отвечаю я. Это взаимная игра. Выяснить индивидуальное время дайвера, определить, в каком часовом поясе тот проживает, — уже немало.
— Как я ценю ваш юмор… — Тертый садится на третий стул, вопросительно смотрит на меня: — Урожай созрел?
— Тяжелые вышли яблочки. — Я достаю дискету, кладу на стол. — Честно говоря, я ожидал большей благодарности за подобный труд…
— Мы ведь условились? Шесть тысяч долларов.
Развожу руками.
— По вашим словам, большего оно и не стоило.
— Вы считаете иначе?
— Понимаете, господин Шеллербах…
Тертый вздрагивает.
— Вы ошиблись как минимум на порядок. Простуда — это мелочь, конечно… но кому нравится валяться в постели с температурой и сопливым носом?
— Мне — не нравится. — Шеллербах-Тертый меняется в лице. Теперь это пожилой мужчина с волевой, но нервной физиономией. — Однако я полагал, что слово дайвера — свято.
— Не отрицаю. Я отдаю вам файл, — щелчком отправляю дискету через стол. — Но в следующий раз ни один дайвер не пошевелит ради вас пальцем. Вы нарушаете нашу этику, господин Шеллербах. Труд оплачивается в меру его сложности.
Шеллербах берет дискету и замирает. Я пью глинтвейн, наблюдая за ним. Оборотень молчит. Это моя операция.
Наконец Шеллербах скачал файл, и взгляд его приобретает осмысленность.
— Итак? — спрашиваю я.
— Пятьдесят, — говорит Тертый.
— Каждому?
Он молчит — очень, очень долго. Это деньги. Живые, полнокровные, не облагаемые налогами, пришедшие ниоткуда и ушедшие никуда.
— Ваш счет.
Я протягиваю ему бумажку, на ней — номер счета в Швейцарии.
— Отрицательные проценты… вы очень осторожны, господин дайвер…
— Иного выхода нет, Петер…
Он сдается. Я знаю его настоящее имя, он мое — нет. Банк не выдаст меня никогда. Даже если международный трибунал заявит, что я людоед и виновен в геноциде.
За это и платятся отрицательные проценты со счета.
За полную безопасность.
— Пятьдесят каждому. Я делаю жест доброй воли, господин дайвер!
— Прекрасно.
Несколько секунд и на мой счет перетекают сто тысяч долларов. Это много. Это очень много.
Годы спокойной жизни в виртуальности.
— Вы согласитесь на дальнейшее сотрудничество?
Достаю свою чековую книжку, с удовольствием разглядываю цифру. Потом выписываю чек на пятьдесят тысяч и отдаю оборотню.
— Вполне возможно.
— А на постоянный контракт?
— Нет.
— Чего вы так боитесь, дайвер? — Во взгляде Шеллербаха любопытство.
Чего я боюсь?
— Имени, Питер. Настоящая свобода — это всегда тайна.
— Я понимаю, — соглашается Шеллербах. Косится на Романа: — Вы тоже дайвер? Или просто ходячий набор вирусов?
— Дайвер, — говорит Роман.
— Что ж… удачи вам, господа… — Шеллербах отходит на шаг. Останавливается: — Скажите… как это — быть дайвером?
— Очень просто, — отвечает Роман. — Надо знать, что все вокруг — игра. Фантазия.
Шеллербах кивает, разводит руками:
— Не получается, увы…
Он уходит по тропинке, мы смотрим ему вслед. Потом я наполняю наши бокалы.
— За удачу!
Роман явно еще не оценил масштабов случившегося. Молчит, крутит в руках бокал.
— Леня, скажи, ты счастлив?
— Конечно.
— Большие деньги… — Он разглядывает чек, потом решительно поднимает бокал: — За удачу!
— За нее, — соглашаюсь я.
— Ты не исчезнешь из глубины?
— Нет.
Роман кивает, с явным облегчением. Отпивает вина, говорит:
— Знаешь, с тобой интересно работать. Ты… необычный.
На миг мне кажется, что мы подходим к той небывалой грани, когда дайверы открываются друг другу.
— Аналогично, Рома.
Оборотень встает. Резко, порывисто.
— Мне пора… ко мне пришли…
Он растворяется в воздухе, бокал падает на пол, катится, звеня и подпрыгивая.
— Удачи тебе, Роман, — говорю я в пустоту.
Одиночество — изнанка свободы.
У меня не может быть друга.
— Счет! — зло говорю я в пустоту. — Счет, живо!
100
Самое обидное, что мне не хочется спать. Слишком удачный день, наверное.
Возвращаюсь в ресторан. Часть народа сменилась, компания американцев по-прежнему хохочет над своими шутками.
Надо прогуляться.
Выбираюсь из «Трех поросят», секунду колеблюсь — не поймать ли такси? — потом иду пешком. Потихоньку сворачиваю с центральных улиц, подхожу к русским конференц-кварталам.
Это одно из самых интересных мест в виртуальности, на мой взгляд. Место, где можно просто поговорить.
О чем угодно.
Длинные ряды зданий, каждое в своем стиле, между ними — скверики и площади, заполненные народом или пустые. Разглядываю затейливые таблички. Часть понятна сразу, некоторые нарочито туманны.
«Анекдоты».
«Разговоры ни о чем».
«Сексуальные приключения».
«Странное место».
«Овес растет!»
«Книги».
«Боевые искусства».
Сюда приходят пообщаться на конкретные темы. Это — отголоски довиртуальной эпохи. Дальше пойдут более солидные клубы, где можно получить консультацию по техническим вопросам, поспорить о программном обеспечении или даже купить по дешевке ворованные программы. Но мне это малоинтересно.
Сворачиваю в скверик, над воротами которого табличка «Анекдоты». Здесь всегда многолюдно, шумно и бестолково. Скверик похож на парк культуры шестидесятых годов. В уголке тихо играет маленький оркестрик — явно ненастоящий, на скамеечках сидят, пьют пиво, болтают между собой люди. Присаживаюсь в сторонке.
На маленькую деревянную эстраду поднимается парень в джинсах и белоснежной рубашке. Парень совершенно безликий. На него лениво поглядывают.
— Штирлиц вышел из дома… — начинает парень.
Девчонка рядом со мной свистит и запускает в парня пивной бутылкой. Я ее вполне понимаю. Девяносто процентов анекдотов, которые здесь рассказывают, — старье. Это клуб, который обожают новички в виртуальности… не понимающие еще, что ничто не ново под луной. Стоит побыть здесь полчаса, чтобы поверить: Каин убил Авеля именно за то, что тот любил рассказывать бородатые анекдоты.
